Название: Символ моей семьи
Жанр: то ли романс с агнстом, то ли агнст с романсом, я в них путаюсь
Рейтинг: НЦ-17
Пэйринг: Хао/Йо/Рен – не в курсе, в какой последовательности их писать положено, накорябала по логике
Саммари: как-то Рен пытается понять, что означает татушка на его спине. В чем ему с удовольствием помогают близняшки.
Дискламер: отказываюсь от прав на персонажей и местами сюжет.
Комменты. Да, кстати, этот фанфик был написан вообще-то давно, но русскоязычной аудитории не известен, все никак не доходили руки перевести. И вот теперь после четырех часов упорной печати вы видите ЭТО. Да, прикол про сволочь, надеюсь, все видели. Ну нравится он мне, ничего не могу поделать.

Диалектика 1

       «Жизнь полна парадоксов, несуразностей, нелепостей. Потому и жизнь. Ничто не может быть цельным до совершентва. Все можно изменить. Что-то добавить, что-то убрать. Это и называется естеством – незавершенность, незаконченность.
       Жизнь нельзя раскрасить в черно-белый цвет. Нет абсолютной темноты без малейших проблесков. Нет абсолютного сияния без единой тени. Свет и Тьма всегда тесно переплетены, без одного не может быть другого. Единство противоположностей – вот что означает знак Инь-Ян.  Вот что отражает татуировка на моей спине – символ семьи Тао. Вот что значит жизнь.
       Раньше я этого не понимал..."

Интерлюдия 1

       - Знаешь, а ведь ты редкостная сволочь.
       - Не-а, не редкостная, - улыбка до ушей так и сочится самодовольством, - уникальная! Но ведь признайся, именно за это ты меня и любишь.
       - И что я такого сделал? За что такое наказание? – впрочем, вопрошающий и не думает сопротивляться, когда любовник притягивает его к себе на колени, - а ты уверен, что это нормально?
        - А ты что, уже передумал? Еще ведь даже не начали. Да не парься так, все будет хорошо. И тебе хорошо, и мне хорошо, и даже ему хорошо. И наступит мир, май и что там дальше?
       - Иногда даже мне хочется тебя придушить...

Диалектика 2

       «Порой я не знаю, чего хочу больше, мечусь между Инь  и Ян, Тьмою и Светом, пытаюсь сделать выбор – и понимаю, что не могу. Не в силах отказаться от чего-либо. Я жаден? – о да, я жаден, жаден  до жизни. Огненный смерч страсти, испепеляющий, пожирающий все на своем пути – и прозрачный до хрустального звона поток нежности, который, как вода, все примет, все покроет. Огонь и Вода – эти две стихии, такие разные и в то же время такие одинаково неумолимые разрывают на клочки мое затуманенное сознание. И в то же время очищают от грязи этого мира больную душу, заставляют желать... чего? Боюсь давать ответ. В моей семье чувства всегда были признаком слабости. А это конкретное чувство я сам поклялся уничтожать всеми доступными средствами. И все-таки глупо скрывать что-либо от самого себя. Даже если начинаешь думать, что это совсем не ты. Ведь не может же Тао Рен чувствовать... любовь?»

Интерлюдия 2
        - Значит, сегодня?
        - А чего ты так волнуешься? Да никуда он не денется, прискачет как миленький!
        - Ты опять невыносим...
        - Знаю. Иди сюда, - и тихо-тихо, почти про себя, - любимый...

Диалектика 3
       «Я горю в этой безумно  прекрасной и одновременно невыносимой агонии неразделенной любви. Всегда думал, что могу вытерпеть любую боль, и физическую, и моральную – но, кажется, сейчас все мои тренировки оказались напрасны. Этот сладкий яд высасывает жизнь из уже порядком ослабевшего тела – но пока теплятся хоть крохи сознания, не любить не могу. Вы как два одного и того же, я теряюсь в лабиринте сверкающих зеркал, ищу ответ – и никак не могу понять, что же отражают два таких похожих и столь различных лица. Что за скрытый смысл я ищу в черных глазах: и полыхающих безумным пламенем разрушения, и сияющих нежным золотистым светом доброты и сострадания? Я тону, захлебываюсь без малейшей возможности вздохнуть в этих черных глазах. Я жду конца.»

А вот теперь наконец-то пойдет основное действие:

       - Рен, ты что стоишь в одной безрукавке? Замерзнешь ведь, - Йо улыбнулся замершему у перил балкона пареньку. Дейтвительно, в воздухе уже разливалась сумеречная прохлада. Тао резко развернулся, едва заметно поморщившись – глаза опять отметили шелковистость сахарно-белой кожи в вырезе рубашки, соблазнительность чуть влажных мягких губ, блеск черных глаз из-под удивительно густых, по-девичьи изогнутых ресниц. Йо так невинен – и одновременно столь чувственен. Это сочетание сводит с ума. Тао отчаянно затряс головой, отгоняя неподобающие наследнику древнего знатного рода и просто другу мысли.
       - Эй, Рен, что с тобой? Тебе плохо? – ну почему так хочется различить в привычно-заботливом голосе нотку нежности?
       - Я  порядке, Асакура, в полном порядке. Просто... – Рен не успел договорить, как вдруг обнаружил себя прижатым в перилам такими тонкими, изящными и вместе с тем на удивление сильными руками. Черные ониксы бездонных глаз смотрели прямо в душу, вызнавая, казалось, каждую мысль. Как же лицо-то близко...
       - Йо?.. Ты? Ты что делаешь?
       - Тш-ш-ш. Это называется поцелуй. Хочешь продолжения? – пауза – ты ведь знаешь, где находится улица Хокаме? Там есть один заброшенный дом, двадцать второй. Приходи в полночь.
       Рен отропело смотрел вслед выбежавшему с балкона пареньку. Смысл фразы дошел до сознания китайского воина чуть позже.

       «Черт, уже глюки пошли? Ведь не мог же он меня вправду поцеловать? И тем более позвать для какого-то там «продолжения»? Не-е-е, надо срочно остудить голову. Заодно узнаю, где эта улица находится.» - последнюю мысль Тао Рен стремился отогнать как можно дальше, но та – вот ведь настырная – постоянно выплывала на поверхность некогда ровного, а сейчас хаотично бурлящего потока сознания. Рен одновременно и верил, и не верил в происходящее. Ведь не могло же все быть так просто? Наверное, какая-то сволочь подмешала в молоко галлюциноген. Или в Фунбари Онсен по-прежнему продолжается вечеринка и все накурились фамильной травы семьи Асакура (прим. ав. Для тех, кто не в курсе, Асакура с японского переводится как склад конопли, и нередко этот символ связан с Йо). Или еще что.
       А пока китаец неспешно прогуливался по опустевшим к ночи улицам, все прокручивая в голове сцену поцелуя, полностью погрузившись в свои мысли и отрвавшись от безжалостной реальности. Результат не замедлил сказаться.
       - Тао, а ты вообще смотришь, куда идешь?
       - Простите... Хао? Какого черта? (прим. авт. А гуандао-то дома, ибо автор жесток и коварен) Ты что тут делаешь?
       - Я вообще-то гуляю. Природой наслаждаюсь. Первыми звездочками. А вот ты, мне кажется, совсем не поэтому решил променад совершить.
       - Катись к... (прим. ав. конечно, рейтинг позволяет автору продемонстрировать все знание богатого и могучего великорусского языка, но нас все же читают нехорошие дети, которые плюют на возрастной запрет)
       - Фу, как грубо. Где же хваленый аристократизм Тао? Где твоя культура, воин? Толкает, а потом еще и оскорбляет, - внезапный рывок, - впрочем, знаешь, ты когда злишься, становишься еще красивее (прим. авт. Знаю, фраза заезжена до безобразия, но что поделать, если это правда? И не только с Тао так, многие в гневе становятся прекрасней – а другие наоборот в сущих уродов превращаются), - стальная хватка огненного шамана не дает и пошевелиться, даже голову придерживают вдруг показавшиеся чугунными тисками пальцы.
      - Хао... Ты что говоришь? Пусти... – жалобно и как-то совсем неубедительно. Дежавю? Такой знакомый черный оникс, выжигающий кровоточащий след в душе рентген взгляда. Сухие горячие губы, проворный язык...
       - А неплохо целуешься, Тао, - саркастичная улыбка, затаенный пожар во глазах, - хочешь дальше? Ты ведь живешь тут уже немало, должен неплохо знать окрестности. Приходи на улицу Ирикате, есть там один заброшенный дом, никто не помешает. И запомни – чары спадают в полночь. Не опоздай.
       «Чары? Какие чары? Танец Огня – или Воды? Инь или Ян? Поди тут выбери. Наверное, и впрямь попал под действие какого-то проклятия – я на перепутье, одна дорога ведет к ангелу, другая – к дьяволу, и решать осталось часа два. Потом наступит полночь – жуткое в чем-то время, когда что-то заканчивается – и одновременно начинается. Обычно это новый день – но сегодня начнется иная жизнь. Моя жизнь. Так Хокаме или Ирикате? Ну почему нельзя выбрать оба?»
       Рен в отчаянии метался по улицам ночного Токио. Сознание плыло, перед глазами мельтешили неясные, размытые образы – они звали, манили за собой... куда? Нет ответа. Лаиринт теней скрадывал очертания домов, деревьев, миитюрных садиков – это старинный район Токио, оставшийся еще с тех пор, как этим городои, тогда звавшимя Эдо, правили великие сегуны Токугава. Безликие камни равнодушно смотрели на потерявшегося в глубинах своей души подростка, запоминая его историю, рассказанную в нерных жестах, бессвязных возгласах и отчаянных взглядах. Запоминая и добавляя к уже хранимым в глубинах безграничной памяти древнего города.
       Хокаме или Ирикате? Рен остановился, с трудом переводя сбитое дыхание. Перед глазами до сих пор плыло, и когда взгляд выхватил росчерк иероглифов на поблекшей табличке заброшенного старого дома, Тао сначала даже не поверил увиденному. Потряс головой, снова взглянул. Нет, ошибки быть не могло.
       Дом был угловой. Как раз на пересечении двух улиц.
       Часы пробили полночь.

       Скрипящие ступени пыльной лестницы. Дверь – тяжелая, дубовая – визжит на несмазанных петлях. Комната же, однако, выглядит вполне жилой, пляшуще в очаге язычки пламени мягко освещают старинную мебель, тяжелые темно-вишневые бархатные занавески на окнах и медового цвета персидский ковер перед камином. Рядом стоят два кресла, высокие спинки закрывают обзор, но чуткое ухо различает в ночной тишине едва слышимое мерное дыхание. Кто-то там определенно есть. Но вот кто?
       Сомнения, сомнения... Кого ты там хочешь увидеть? Точнее, кого больше? Рен не любил сомнений. Размышлению предпочитал действия. А потому резко шагнул в центр комнаты.
       - При-и-иве-е-ет!

       ... Безмятежность, расслабленность – и чуть ли не бьющая ключом оживленность, жизнерадостное нетерпение. Ледяное спокойствие и лишь чуть наметившееся в уголках полуулыбки удовлетворение – маска огня. Радостная улыбка, лукавые искры из-под изогнутых ресниц – маска воды. Маски, маски...
       И лишь глаза – темные провалы, на самом дне которых мерцает свет далеких звезд – одинаковы. Инь и Ян. Единство противоположностей, сама стихия жизни, воплотившаяся в двух близнецах.
       Братья наспешно поднялись, подошли к замершему в столбняке безграничного удивления юноше. Какой-то нижне-левый подкорковый инстинкт воина в н-знает-каком поколении отметил, что встали они как раз так, чтоб перекрыть возможные пути отступления.
       - Я же говорил, что он не выдержит и придет, - голос Хао сладким ядом растекся по голове, сплавляя мозги, разъедая последние остатки разума.
       - Ты прав. Впрочем, как всегда. Десятку потом отдам, - Йо с каким-то маниакальным блеском в глазах подходил все ближе, Рен вдруг понял, что не может и шевельнуться, не задевая этих двоих.
       - Да уж не забудь. Кстати, Рен, а ты к кому пришел? Кого выбрал?
       - Я... не выбирал. Точнее... я выбрал... - говорить почему-то трудно, в голове все перепуталось, даже мыслить и то больно. И перед глазами туман, лишь лукавые лица близнецов проступают в полусумраке бледными, будто освещенными изнутри призрачным светом пятнами, - я выбрал любовь...
       Сложно понять, что значат эти слова, но братья согласно кивают, синхронно обвивая юношу руками, прижимаясь все тесней. Рен вдруг понял, почему вначале ему показалось, что в комнате один человек. Дыхание близнецов было настолько слитным, что казалось подчиненным какой-то особой, им одним слышной песне. Братья увлекли Тао в какой-то дикий танец, Рен полностью отдался этому завораживающему ритму. «Слитные, синхронные движения, удивительная гармоничность, не прерывающаяся ни на секунду мелодия – интересно, а кончают они тоже одновременно?» - Рен сам удивился мелькнувшей в голове мысли.
       - Хочешь проверить? – тихий шепот у самого уха, еще чуть-чуть, и губы коснуться запунцовевшей от внезапного прилива крови кожи. Хао. Тао вдруг с ужасом осознал, что полностью раздет (прим.ав. когда? Это в какой же танец коварные близняшки увлекли бедного наивного Рен-чана?). На Асакурах одежды тоже не наблюдалось (прим.ав. а ловко они, однако, стриптиз танцуют, должно быть, пратика богатая). Хао лишь усмехулся, заметив явственно проступивший румянец.
      - Давай, Рен, тебе понравится, - шепот уже с другой стороны. Китаец скосил глаза. И поперхнулся – такого выражения безмятежной ласки и одновременно сладострастно-порочной страсти он на лице Йо еще не видел.
       Тао даже не почувствовал, как его аккуратно повалили на ковер. Зато произошелшее вслед за этим надолго впечаталось в память...
       ... Тонкие пальцы скользят по коже, вычерчивают путаницу узоров. Одни губы накрывают рот поцелуем, прикусывают почти до крови и одновременно столь нежно проводят языком по небу, что забываешь обо всем на свете, лишь стонешь бессильно. Другие – скользят вниз по шее, ласкают набухшие от возбуждения, темно-алые соски, спускаются вниз по животу. Медленно, слишком медленно, слишком сладко и слишком долго. Выгибаешься, жадно ловя самомалейшую каплю ласки, продлевая кажущееся таким прекрасным и недостижимым наслаждение. Чьи-то сильные руки прижимают к полу так сильно, что кажется, кости сейчас раскрошатся, хрипловатый голос шепчет, срываясь: «Ну уж нет, потерпишь еще немного», и все что остается – бессильно стонать, отзываясь на каждое прикосновение, жар от которых разливается по всему телу, пожирает изнутри. Близнецы сливаются в какое-то единое многорукое существо, поглощающее своими непрерывными и на удивление слаженными движениями, отнимающее последние остатки разума. Ласки становятся все резче, нежные пальцы раздирают кожу в кровь, сминают, ломают, причиняют невероятную боль – но почему-то и она воспринимается как наслаждение.
       - Ну так что, хочешь еще? – в воспаленном мозгу Рена уже давно плясали тысячи огней, и последнюю фразу он скорее почувствовал, чем услышал. Невнятно простонал что-то, всем видом выражая согласие – на большее уже не хватало сил.
       - Тогда открой-ка ротик... – сильные руки развернули, понуждая встать на колени. Сгорая от сладковато-щемящего стыда и нестерпимого желания, послушно приоткрыл уже порядком припухшие губы. Все было как в тумане, он так и не смог понять, кто из близнецов встал перед ним, а кто обнял со спины, но тут руки, сжимающие талию, рванули назад, и Рен одновременно почувствовал, как один член раздвинул ягодицы и начал продираться в девственное отверстие, буквально пробуравливая путь, а второй бесцеремонно вторгся (прим.ав. ага, а должен был вежливо спросить разрешения и снять тапочки на входе) в горячую влажность рта, вдалбливаясь чуть ли не по горло.
       Острая, почти нестерпимая боль заставила сжаться, закричать в бесплодной попытке прекратить это мучение, но крепкие руки, обхватившие со всех сторон, не дали и шевельнуться.
       - Ну уж нет, мы доставили удовольствие тебе, теперь доставь нам, - хриплый голос опалял дыханием, рен скосил глаза, пытаясь определить, кто говорит, но в это время другой голос прошептал, - Ну потерпи, сейчас пройдет...
       Действительно, боль начала стихать, уступая место невиданному наслаждению – от каждого толчка по телу будто проходил электрический ток, но это заставляло еще сильнее желать продолжения сладостной пытки, ерзать, извиваться, двигать бедрами. «как шлюха портовая. Докатился, блин! (прим.ав. а откуда Рен знает, как ведут себя во время соития портовые шлюхи?)» - эта мысль пронеслась в мозгу Тао, когда он, принорововшись, уже сознательно ласкал член во рту, старательно облизывая и посасывая головку, вбирая уже на всю длину. Его трахали два парня, трахали безжалостно, не позволяя сохранить хоть минимум достоинства или хотя бы здравого рассудка – и ему это нравилось. Тао Рену, наследнику древнего знатного рода, гордому до высокомерия – нравилось. Странный, ни на что не похожий и поразительный  в своей синхронности ритм, что задавали близнецы, сводил  с ума, заставлял дергаться в этом древнем танце похоти и страсти, неудержимого желания – и столь же яркого наслаждения. «Этот ритм – как биение самой жизни» - думал бедный Тао, когда рука, сжимающая его член, то замирала, то вновь начинала свою бешеную мелодию торжествущего естества, играя на его плоти, как на флейте. Рен чувствовал, что больше не может сопротивляться этому потоку сладострастия и кончил, наконец, бессильно обмякая. Странный танец, сплетаемый близнецами, наконец достиг своей кульминации, и китаец почувствовал два потока, одновременно изливающихся в него. «И тут  синхронно» - мелькнула в голове дикая мысль, а сам Рен быстро сглотнул густую сперму, вбирая в себя все частицы той жизненной силы, что несли миру одним своим существованием близнецы...
       ...Он еще помнил крепкие руки, осторожно уложившие в ванну, мыльную пену, окружавшую со всех сторон, ворс полотенца, в которое его обернули, шелковистое прикосновения одеяла на громадной – он даже не разглядел в полутьме её очертаний – кровати. Но вот кто принес его сюда, пел песни на незнакомом языке – уже стерлось из памяти. Сквозь сон были слышны тихий смех (прим.ав. и чего спрашивается, ржут?), приглушенный голоса – смысл слов не долетал до сознания. Уже проваливаясь во тьму сновидений, Рен почувствовал, как его сжимают с двух сторон горячие до лиорадки тела, но лишь устроился поудобнее в этих крепких объятиях.
       Он наконец постиг смысл символа своей семьи.

Интерлюдия 3

       - Ну и что я тебе говорил?
       - Ладно, ладно, ты как обычно всех умней всех прозорливей и вообще Всевидящее Око...
       - А то. И говори тише, разбудешь ведь.
       - А ты как вообще все это устроил? Я ведь видел, что он малость так не в себе...
       - Секре-е-ет.
       Насупленные брови и сердито надутые губы.
       - Ну хорошо, ты только не обижайся. Это же простенькая иллюзия с элементами гипноза. И не так уж темно там было. Будешь хорошим мальчиком – и тебя научу, - судя по злорадной ухмылке, «хороший мальчик» подразумевает под собой как раз-таки нечто совсем нехорошее.
       - Я уже говорил, что ты редкостная сволочь.
       - Не-а. Не редкостная. Уникальная.